Он начал работать над партией Олоферна. Он уже видел себя в этой героической роли, напевал наиболее сложные отрывки из партии. Но первые же репетиции вернули его к действительности. Снова начали ворчать, что Шаляпин н поет неправильно, и играет не так, как до него играли и пели выдающиеся мастера Мариинской сцены. Снова начались трения между молодым артистом и руководством театра.

На следующий день «Нижегородская почта» сообщала: «Вчера оба артиста (Шаляпим и Тартаков) имели выдающийся и вполне заслуженный успех. Красивый голос Шаляпина звучал отлично...»

Гастроли подходили к концу. Выступим в последний раз на сиене нижегородского Нового театра в роли Гудала в «Демоне», Шаляпин через несколько дней уехал в Петербург, а в душе было столько неразрешенных вопросов.

— Уж очень педантичен, чересчур строго следит за ритмичным исполнением каждой роли,— сказал Шаляпин, вспомнив мелкие придирки Направника.
— А как же за вами не следить-то, вы ведь можете такое нагородить!.. Для того и существует направник-дирижер.

Как только появились артисты и началась репетиция, его было не узнать: снова стал молодцеватым стройным, с юношеским пылом стал руководить постановкой спектакля.

И тут, Савва Иванович, я, может, впервые понял, что такое—работать.Нужно десятки, сотни раз повторять одно и то же до тех пор, пока получится хорошо. Я и стараюсь вот так работать, как прославленный балетмейстер, но ведь не всегда получается так, как хочется. Хочешь сказать одно, а получается другое, что-то совсем непохожее, лживое.

Он то останавливался, дирижируя сам себе, затем снова двигался вдоль сцены, то приседал, выпрямлялся, откидывался всем корпусом назад, снова выпрямлялся, склонялся вперед и снова мелкими шажками устремлялся вперед. То отступал вправо, то влево... Потом постоит в задумчивости, вроде бы что-то вспоминает, и снова начинает свою прогулку вдоль сцены...